Хотя Линн чувствовала себя подавленной, она не смогла сдержать улыбку.

— Мне кажется, ты слегка преувеличиваешь.

— Совсем слегка. Но ты меня поняла. Любой, кто любит во всем порядок, наверняка сочтет карьеру Вернона одной большой темной аферой. Ну а кроме того, у Вуда к нему личная неприязнь.

— Он это тебе сам сказал?

— Дождешься. Такой даже черту ни в чем не признается. И вообще он же у нас трезвенник, так что из него, хоть ты тресни, ничего не вытащишь. Но я-то вижу. Он еще ни разу лично не поздравил Вернона с успехом. Ни разу. Даже когда Вернон поймал того насильника, Вуд ограничился писулькой: "В результате следственных действий дело раскрыто". Хотя, по большому счету, он должен был написать: "Триста нераскрытых убийств и — бац, наконец-то мы хоть кого-то поймали". Ан нет. Ему надо сжить Вернона. И, кажется, все к тому и идет…

Герейнт вздохнул и неожиданно вспомнил о деле.

— Ладно, о чем ты мне хотела рассказать?

— Я подумала, что нам стоит хорошенько обсудить ситуацию, ведь у Вернона что-то вроде нервного срыва. Ему явно нужна медицинская помощь. И от нас с тобой зависит, как с ним обойдется начальство — по-человечески или по-свински.

— Держи карман шире. Даже если он останется на работе — что маловероятно, — ему предложат какую-нибудь ерунду. Уберут из уголовного розыска и посадят за стол протирать штаны. Что, откровенно говоря, его окончательно доконает.

После основного блюда Герейнт спросил, не хочет ли она чего-нибудь. Линн вежливо отказалась. Герейнт явно куда-то торопился. Он потребовал счет, но официант подобострастно заявил, что с них ничего не причитается — своего рода компенсация за моральный ущерб.

Когда они вышли на улицу, Герейнт торжествующе ухмыльнулся.

— Ну как тебе? Кстати, обед был отличный, если не считать первого блюда. В будущем надо чаще жаловаться.

Неожиданно подобрев, Герейнт пригласил ее немного пройтись. Они забрели в старую часть города, застроенную деревянными домами — второй этаж этих построек нависал над первым. Мимо них из святилища Маргариты Клейдроу прошествовала стайка монахинь. Маргарита была местной святой — четыре столетия назад ее до смерти забили за то, что она укрыла у себя в доме священника-иезуита.

— В те дни был хоть какой-то порядок, — пошутил Герейнт.

— Ну уж, — не согласилась Линн.

— Был, уверяю тебя. Если вы, например, нагрубили полисмену, то вам не просто бирку на ухо вешали, а привязывали к конечностям пудовые гири — одну, вторую, третью, пока не…

— Прекрати!

Герейнт улыбнулся ей с высоты своего роста.

— Нет, серьезно, ты никогда не задумывалась, какое кровожадное место наш Йорк? Йоркширцы ненавидят буквально всех и каждого еще со старины — католиков, евреев, манчестерцев. Интересно, они хоть к кому-нибудь относились по-доброму?

— Ну, например, к жителям Нормандских островов.

— Хм, ты, должно быть, оттуда родом.

— С Джерси, — кивнула Линн.

— С Джерси? Но там ведь ничегошеньки нет. Помню, мы как-то раз ездили туда на день. И как вообще люди живут на этом Джерси?

— Откуда у тебя такое мнение?

— Да они вроде как выпали из истории. Приплыли, обосновались и занялись вязанием. Отсюда и название — Джерси.

Над головой послышались раскаты грома. Через пару мгновений сверкнула молния.

— Этого еще не хватало, — простонал Герейнт.

Гроза разразилась с необычайной силой. Дождь хлестал резкими ледяными струями. Линн с Герейнтом съежились, втянув головы в плечи. Они шли по Лоу-Питергейт.

— Сюда. — Линн указала в сторону узкого переулка, который вел к крохотной часовне Святой Троицы.

Там они укрылись под аркой входа, наблюдая, как вокруг стеной льет дождь. Хотя ливень и не думал стихать, Линн спустя некоторое время посмотрела на часы.

— Боюсь, мне пора.

— Гляди, промокнешь до нитки, — предостерег ее Герейнт.

— Знаю. Но дела не ждут.

Он бережно взял ее за руку.

— Давай лучше зайдем внутрь и присядем. Ты ведь еще не сказала мне, что тебя беспокоит.

— Ничего меня не беспокоит.

— Еще как беспокоит. Меня не проведешь.

Они вошли и сели лицом к источнику. Герейнт выудил откуда-то из кармана пальто пачку жевательной резинки. Не говоря ни слова, одну пластинку взял себе, другую протянул Линн. Слева от них послышалось какое-то поскрипывание — в церковь с фотоаппаратом в руке забрел старик. Вода лилась с него потоками. Турист начал было откручивать крышку объектива.

— Извините, — произнес Герейнт, — мы уже закрыты.

Незадачливый турист сконфуженно пробормотал извинения и вышел под дождь. Возмущению Линн не было предела.

— Как ты только мог…

— Подумаешь! — отмахнулся Герейнт.

Спустя какое-то время он заговорил вновь:

— И все-таки ты не сказала мне, что же гложет тебя.

— Ничего. Ровным счетом ничего, — пыталась схитрить Линн, но не получилось — краска залила ей лицо.

— Линн Сэвидж, только не держите меня за идиота. Выкладывай, в чем дело.

Линн набрала полную грудь воздуха — здесь, в церкви, он пах прелыми молитвенниками.

— Если я скажу тебе кое-что такое о Верноне, ты никому больше не расскажешь?

— Как сказать. Вдруг окажется, что у него роман с моей женой.

— Если бы все было так просто! Нет… но ты единственный, с кем я могу об этом говорить. Мне бы не хотелось, чтобы про это прознал Нэвилл Вуд.

Герейнт презрительно хмыкнул — мол, как такое вообще можно подумать.

— Исключено. С другой стороны, Вернон — мой старый друг. И если ты действительно хочешь поведать что-то ужасное, может, мне лучше вообще ничего об этом не знать.

— Нет, не то чтобы ужасное… Ну, в общем, я видела, как он ночью бродит вокруг моего дома и заглядывает в окна.

Герейнт отвел взгляд в сторону и печально вздохнул:

— Я ж: говорил, парню нужна помощь. Кто бы мог подумать…

Освидетельствованием Лаверна занялись психиатры, и оба в один голос заявили, что он в здравом уме и, следовательно, отвечает за свои действия. Именно это и хотел услышать главный констебль. Но поскольку Лаверн был в непосредственном его подчинении, Вуд поручил расследование по делу об убийстве Эдисон Реффел полицейской команде западного Йоркшира. Те допросили Вернона прямо у него дома на Фулфорд-роуд и один раз, без видимых на то причин, заставили его самого приехать в главное отделение в Вейкфилд. Но так и не смогли предъявить никаких обвинений.

Они располагали лишь показаниями преподобного Боба, которые вскоре были окончательно и бесповоротно опровергнуты его же собственной женой. За две недели женщина сумела немного прийти в себя и потребовала, чтобы полицейские записали и ее показания. Рассказ женщины не только снимал вину с Лаверна, но и вообще противоречил всему, что прежде говорил ее муж. Кстати, она оказалась единственной из свидетелей кровавой драмы, кто видел, что удар в сердце Эдисон нанес некий юркий старикашка.

Ее показания совпали с данными экспертизы. Так, например, изучив распределение кровавых пятен на одежде Лаверна, эксперты пришли к выводу, что тот — как, собственно, он и утверждал — не нападал на Эдисон Реффел, но лишь пытался обеими руками остановить кровотечение. Судмедэксперт доктор Эрнст Суоллоу пришел к выводу, что жертва скончалась от одного-единственного удара ножом, нанесенного сверху вниз, в результате чего оказалась повреждена аорта. Судя по углу, под которым был нанесен удар, и по его силе, нападающий держал оружие в вытянутых руках над головой — только так он мог убить девушку одним ударом. Принимая же во внимание рост жертвы, напрашивался вывод, что убийца был не выше ста шестидесяти сантиметров.

Следователи составили официальное заключение, в котором, в частности, говорилось, что подозрения сняты с Лаверна за "недостаточностью улик".

Прошло еще три недели, и репортерское воинство постепенно оставило Лаверна в покое. Полицейская охрана у дверей была представлена одним-единственным бобби, потом не стало и того. Вернон сидел дома, чаще один. Донна четыре раза в неделю работала в местном хосписе. Лаверну еще не приходилось проводить так много времени в четырех стенах дома и в полном одиночестве. Он коротал часы в тишине, глядя в окно, наблюдая, как один за одним тянутся серые дни.